Действительно трудно воевать со связанными руками со всем западом. И не хотел бы я оказаться на месте нашего президента. Как решить дилемму? С одной стороны, эти сатанисты, каждый день наших мирных невинных людей убивают, включая детей. Вот сегодня только в одном Донецке троих детей убили снарядами. А с другой стороны, там ведь тоже люди, кстати братский народ, и тоже дети! Только представьте, что будет если на Украине везде вырубить свет, газ и воду? Что произойдет с людьми в больницах, в роддомах? Сколько народу будет мучиться от голода, холода и погибнут, если насовсем свет выключить? Поэтому я понимаю Путина, когда он разрешил только слегка ударить по инфраструктуре в Харькове и Кривом Роге и сказал, что это предупреждение. Видимо он надеется, что они там одумаются и возможно перестанут стрелять по мирным на нашей стороне? Но они не одумаются! Скорее всего и он это понимает, но как решиться на такие действия?
Мне говорят, что же тогда пусть продолжают убивать наших детей? Сколько можно? И я не знаю, что отвечать. У меня от злости челюсти сводит. Но как представлю таких же детишек на той стороне, впадаю в ступор…
А вот очень значимый, показательный сюжет из «Трёх разговоров» русского философа Владимира Сергеевича Соловьёва. В «Разговоре первом» ведётся беседа, во время которой генерал рассказывает такой случай.
«Во время Кавказской кампании, когда в связи с Арменией шла война с турками, мы медленно продвигались за противником, и однажды перед нами открылось огромное армянское село. Мы увидели там жуткую картину: совершенно спалённую деревню, телеги, к которым были привязаны армяне, не успевшие убежать, а под телегами разведённые костры – их садистски убивали. Но одна картина особенно поразила всех до глубины души. К оси телеги навзничь была привязана молодая женщина так, чтобы она никуда не могла повернуть головы. Она была мертва, у неё не было никаких признаков ран и насилия, лишь лицо было искажено. Что же случилось? Прямо перед ней стоял высокий шест, к которому был привязан голый младенец, видимо её сын, весь почерневший и с выкатившимися от боли глазами, а у шеста валялась решётка с потухшими углями. Ясно, что сделали изверги.
Вдруг из какого-то сухого колодца к нам выбрался армянин. Кричит, что турки пошли в находящееся рядом село.
– Сколько их? – спрашиваю.
– Сорок тысяч.
А у нас было около пятисот человек и шесть пушек.
Но при виде этой женщины с младенцем мы пришли в такую ярость, что, спросив короткий путь к этому селу, не рассуждая, быстро двинулись. Получилось так, что наш отряд вышел как раз в то время, когда турки (их оказалось около четырёх тысяч) входили в то армянское селение. Тогда небольшой отряд казаков поскакал к ним, а основная наша часть осталась в засаде. Турки, заметив казаков, не раздумывая, погнались за ними. Мы же, подпустив их, открыли по басурманам огонь картечью буквально в упор и успели сделать два залпа. Если бы турки оказались посмелее и продолжали наступление, то нам всем бы несдобровать. Но они испугались и бросились назад. Тут мы ещё произвели залп картечью и затем все ринулись на них. Турки в панике бежали, кидали оружие, просили пощады, но мы изрубили всех, никого не оставив в живых. И вот теперь, господа, – продолжал генерал, – говорю вам: я грешный человек, нет у меня никаких добрых дел, но это дело я до сих пор считаю единственно святым, истинно добрым в своей жизни. И когда вспоминаю этот случай, то у меня на душе светлое Христово Воскресение».